Первый иероглиф в названии взят из фамилии Ясуно сихана и читается как «АН», еще один вариант прочтения –«Ясу». Основной образ, который несет в себе иероглиф это – «быть тихим и спокойным». В зависимости от контекста и в сочетании с другими иероглифами может переводиться как «простой», «спокойный», «невозмутимый», «мирный»…
Второй иероглиф в названии — «Ю:» (долгое «ю»), взят из посмертного имени Ямагучи сихана. Он также читается как «Асобу». Значение-образ, который передает этот иероглиф – «легкое, радостное движение (уход, действие) из привычного место в другое, совершаемое по воле души в целях расширения границ своего существования и исследования простора». В буддийских текстах этот иероглиф используется для описания любых действий, который совершал (со-из-волил сделать) Будда, – шел, сидел, стоял, спал и т. д.
В зависимости от контекста и сочетания с другими иероглифами, этот иероглиф может переводиться как «соизволить что-то сделать», «предоставить возможность», «играть», «развлекаться», «путешествовать», «кочевать».
И последний иероглиф — «КАЙ», также читается как «Ау». Значение иероглифа – «общество, собрание, встреча», также используется для обозначения действия – «встретиться, собраться, обобщить».
Ниже мы приводим письмо сихана Ватанабэ Такаси с объяснением названия клуба:
«В буддизме всё, что делал Шакъямуни (Будда), – будь то стоял, сидел или шёл, любой его поступок обозначался иероглифом «» («ю», другое чтение «асоби» — игра, развлечение). Применительно к Будо и к принципу «син-ги тай» (душа-техника-тело), под понятием «асоби» будет пониматься использование и расширение силовых ресурсов своего тела, ровное дыхание, расслабление,скромность в поведении, уважение к партнёру и выражение благодарности окружающим. Это работа над собойцелью избавиться от «четырёх болезней» – испуга, страха, сомнения (недоверия), смятения (заблуждения), успокоить и укрепить дух, здесь и сейчас провозглашая победу меча, который дарит жизнь над мечом, который убивает. Ан-ю-кай означает, что мы должны с тем же искреннем и радостным чувством, как у ребёнка играющего с корабликами, посмотреть на айки Ясуно-сэнсэя, воспринять, прочувствовать, уловить идею и сделать этот путь своим собственным. День за днём с удовольствием повторяя схему «учение – восприятие – тренировка», прийти к духовному комфорту и равновесию и пребывать в радости».
А вот отрывок из книги «Китайская наука стратегии» (Малявин В.В., 1999) об иероглифе «Ю»:
«Искусство стратагем предлагает хотя и своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи, который годится для всех ситуаций; взгляд безупречно трезвый и разумный и тем не менее отнюдь не чуждый… по-детски веселому отношению к миру. Если подыскивать понятие, способное определить сущность отмеченного выше символического, неопознаваемого в своей универсальности действия, «действия без действия», тоследовало бы указать на понятие игры. Примечательно, что в древнекитайском языке (например, у Конфуция) слово игра (Ю) обозначало всякое занятие или искусство.
Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры, как хорошо знают театральные актеры, свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более способен погрузиться в сокровенные глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей и, следовательно, …свободным быть кем угодно!
Игра — источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой «реальной жизни». Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе. Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности: во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а, напротив, как школа успокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования. Это означает, во-вторых, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы любили сравнивать жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы.
В-третьих, презумпция игрового характера бытия оправдывает чисто объективисткий подход к жизни с его отвлеченностью от чувственных переживаний, трезвым расчетом, равнодушием к бытовой морали.
Задумываясь над значением игры в человеческой жизни, мы легко придем к выводу, что игра отличается от «серьезного» поведения не содержанием и даже не способом действия, а только нашим отношением к действительности. Она есть в своём роде радикальный способ совмещения нашего» внутреннего мира с «объективной действительностью», при котором одно не подменяет другое. Так сон не отрицает явь, явь не отрицает сон, но одно немыслимо и невозможно без другого. Одно, скорее, служит скрытой причиной для другого…
И потому игра, в сущности, принадлежит виртуальному пространству, в котором мы способны предвосхищать события, созерцать вещи в момент их рождения. В китайских романах полководцы часто меряются силами, лишь демонстрируя свое знание законов построения войск или применения стратагем: чтобы победить, им нет нужды устраивать настоящее сражение. Так два опытных борца, взглянув друг на друга, способны предугадать исход их поединка. А мудрому, чтобы увидеть истину, достаточно самого смутного намека…
Игра снимает раскол мира на субъект и объект, превращая мир в бескрайнее поле взаимодействия сил, где все связано со всем, где моя я — мое истинное Я — вмещает в себя весь мир и обретает способность сердцем чувствовать
И горний ангелов полет,
И гад морских подземный ход,
И дольней лозы прозябанье…
Игра предполагает необыкновенную чувствительность: умение со-пере-живать со всем сущим и одновременно сознавать пределы существования. В игре нет никакой идеи, налагаемой на мир. Она требует «жить моментом», неисчерпаемым разнообразием жизненных мгновений и, значит, жить воистину, избегая зависимости от умственных абстракций. Тирании абстракций — неизбежно словесной — китайцы противопоставляли молчаливое доверие к потоку жизни, каждое мгновение ставящего нас перед бездной «тысячи превращений, десяти тысяч перемен».